любить — это так глупо, все получилось не так, как хочется ; лезут холодные, скользкие щупальца в мир одиночества. то ли смехом он кроет все, что осаму говорит ему, то ли скулежом вперемешку с воем собачьим, но кроет и его — мия говорит что-то, что-то пытается объяснить, но коснуться его боится, даже коснуться. терушиме кажется, что парень напротив сейчас очень похож на одну из его галлюцинаций, самых странных и неясных, перламутровым сиянием колеблющихся в воздухе.

какая нахуй любовь — здесь бы не сойти с ума окончательно, здесь бы находить в себе силы выдирать себя по утрам из кровати, когда на тебя таращится мерзкий аист марабу с красными нарывами, гноем заливающими твою постель, здесь бы научиться заходить на кухню спокойно, зная, что под ногами черная плитка кухонная, а не разлитая до самой щиколотки кровь. но ощущения слишком реальны. кровь почти пахнет, гной — зловонием в нос отдает и щиплет в переносице, жуткое карканье птицы ровно над ухом трещит и скребется по барабанным перепонкам, по порам и крохотным отверстиям на коже пролезая, как крохотное насекомое, в мозг. какая нахуй _любовь_, когда парень смотрит на тебя и видит своего брата-близнеца / ты в ответ смеешься и говоришь, что если он захочет — он может называть его «братик» в постели. осаму мия — пожалуй, самый конченый из дураков, если думал, что эти отношения строятся на чем-то, кроме взаимной необходимости что-нибудь держать в руках по ночам.

строились, по крайней мере. то ли смехом, то ли воем и скулежом юджи накрывает стол на кухне, когда за осаму закрывается дверь. диковинные зверушки из галлюцинаций теру глядят на него с опаской и по углам комнаты разбегаются, мухи застывают в янтаре и жужжат где-то рядом с его лицом, и сколько ни лови, не поймаешь.

конечно, это все ебаный фарс был, цирк с конями да фанфарами, и они оба были такие громкие, демонстративные и шумные в этих отношениях, чтобы заглушить вой собственных мыслей; они оба знали это. терушима знал, может, даже лучше мии — пока тот мотал головой из стороны в сторону, силясь не думать о том, как юджи с атсуму похожи меж собой, парень поднимал волосы наверх пятерней, когда они сползали на лоб, чтобы быть осаму чуть более знакомым и нужным.

какая нахуй любовь — спрашивал любой, кто вместе их видел, и юджи вторил ему: конечно же никакой, вы думаете, мы оба такие блядски _тупые_?

но одно дело — когда вы расстаетесь потому, что этот цирк надоедает обоим :: совсем другое — когда он говорит, что не может брать на себя ответственность еще и за твою ебаную кукуху. эта пизда стучит из настенных часов, оставленных предыдущим жильцом, и через каждые секунд пятнадцать повторяет, что все пиздец.

пиздец : ты теряешь контроль, теру, ты те ря ешь контро ль.
смотри — буквы рассыпаются прямо у тебя
                                                                 в
                                                                   о

                                                                    р
                                                                т
                                                                   у

одно дело, когда тебе говорят: слушай, юджи, нам не по пути, я хочу трахнуть своего брата, а ты просто по удачному стечению обстоятельств на него похож; теру сказал бы — окей, хуй с тобой, в конце концов, так оно и было. другое, когда ты поехал настолько, что тебя больше просто не могут вытерпеть.

черными чернилами надпись на исцарапанных руках кричит в лицо отцовским почерком с наизусть знакомыми словами: в психушках, она гласит, низкие потолки и дерьмо, а не еда. терушима боится, не впервые в жизни, но сильнее, чем когда-либо, боится, что его больная башка доведет его до психиатрички, что его запрут там, как отца, натянут рубашку белую и руки повяжут вокруг тела, потому что он из буйных — посмотрите на него, у него голова дурная, руки так и тянутся придушить, а кого — неважно, ведь он перед собой видит чертову мерзкую птицу.

то ли смех, то ли вой, то ли гробовая тишина, в которой юджи принимает дома в одиночестве, не таком уж и гордом, скорее разбитом и раздавленном, как гроздья винограда под его пальцами. грязные, гаркающие вороны клюют виноградины, стуча клювами по полу оголтело, и в мерном ритме кормежки теру чиркает зажигалкой над ложкой, держа зубами жгут.

здесь бы не сойти с ума окончательно, он думает, неважно, какими методами — а этот успокаивает. по крайней мере, так все становится яснее :: в своих галлюцинациях не ты виноват, а наркотик, и это не твоя вина, что ты видишь жуткие, страшные вещи, это вина веществ в твоей крови, гоняющихся по венам. юджи устал чувствовать себя бессильным, устал чувствовать слабость в руках и страх, заедающий замком кодовым ровно между ключиц где-то в горле, устал вздрагивать каждый раз, когда слышит птиц и животных, монстров и людей, когда лозы растений тянутся к его горлу поутру, а воздух тяжелеет и становится _осязаемым_. ему просто хочется тишины — наркотики дают ему тишину.

больше ; больше ; больше _ пока голоса в голове не станут хоть немного тише.

МАЛОМАЛОМАЛОМАЛО маломаломаломаломаломаломаломаломаломаломало маломаломаломаломаломаломаломаломаломаломаломаломал маломаломаломаломаломаломаломаломаломаломаломаломал

терушима не помнит, как вызывает такси, но помнит, что по экрану телефона ползали черви, и он кричал, скидывая их. помнит, как ему становилось хуже, все хуже и хуже с каждой секундой. помнит, как осознал, что он пе-ре-брал.

и бог знает, каким ебаным образом он вспомнил в таком состоянии номер единственного, о ком подумал — козуме кенмы.

если он поедет в больницу, если позволит вызвать себе скорую, если окажется под присмотром врачей, его определят в лечебницу. это железно, почти бетонно; если он окажется под капельницей в палате с белыми стенами, он не выберется из больниц никогда. терушима не может — господи да он ведь совершенно точно потеряет контроль, он перестанет осознавать себя, он станет таким же, как папа, он не может, не может, слышите? — никак не может обратиться к докторам, но не может остаться дома, иначе сдохнет в собственной блевотине ебучей шавкой.

[indent] может, думает про себя, в панике стряхивая с пальцев тараканов, я это заслужил.

теру помнит желтую машину и вскользь брошенный адрес, длинных три гудка и свое резкое «гугли, что делать с передозом», с которым он оставляет козуме наедине — он прислоняется лбом к холодному стеклу автомобиля, просит довезти его побыстрее и до хруста сжимает руки, чтобы не отключиться в машине.