накахара чуя
// bungou stray dogs. двадцать два, не_совсем_человек, исполнитель портовой мафии.

обои дурацкого цвета в дазаевых владениях — называть свою халупу иначе, чем владениями, дазай отказывался, и чуя принял это, отсыпая с лихвой иронии в тон голоса, чтобы он ни в коем случае не решил, что он серьезно, — бесят не меньше, чем он сам. накахара ловит себя на том, что скалится, как зверь, и в любую секунду готовится зубы обнажить, когда дазай зачем-то тянет руку во внутренний карман своего нового плаща, но тот только достает пачку мятных сигарет — чуя любит их запах — и тянет к нему открытой. ждать долго не приходится.

у него здесь все дурацкое — какое-то несоразмерное, несуразное, на дазая изнутри похожее, и чую, конечно, и это бесит тоже.
— ты о клининговых службах слышал? незаметные мексиканские эмигранты, ни слова не понимающие на японском, вылижут все до блеска за пару часов. сказанное тут же отдается во рту привкусом ментола из сигареты, и накахара в ту же секунду жалеет о комментарии — не потому что он неуместный, но потому что лишний. дазай отправляет в его сторону неопределенный взгляд, значащий одновременно все и ничего, и чуя замолкает, делая вид, что безумно увлечен тлеющим огоньком сигареты.

конечно же, он пьян. проще, наверное, по пальцам одной руки пересчитать дни его жизни после вынужденного, как он любит напоминать себе, вступления в портовую мафию, когда он был не_пьян, но ни дазай, ни чуя не тратят на это времени, и если в жизни есть вещи, за которые накахара был ему благодарен, так это за то, что осаму никогда не судит ни за постоянный привкус алкоголя на губах, ни за мутную пленку, покрывающую глаза большую часть времени. сегодня, может, он пьян чуть сильнее обычного, но накахара так привык: ты берешь все, что беспокоит, и кроешь козырной картой — либо усмешкой, бахвальством, напускной гордыней и повышенным тоном, потому что в этом городе может быть только одна истеричная королева, либо бутылкой хорошего вина. в его жизни слишком много осаму дазая, но только он видел, что скрывается под его колодой, и поэтому приходить к нему, когда внутри что-то перемалывает жерновами очередной кровавой бойни во славу портовой мафии, кажется самым простым решением. накахара устал искать слишком сложные пути и в конечном итоге все равно приходить в берлогу дазая.

в сущности, чуя устал от очень многих вещей; его поведение — бравада, манерность, усмешки и гордо поднятый подбородок всегда, даже когда дазай руками голову держит у своих бедер, а сил поднять ее нет больше, — никогда не фальшивое; скорее отработанный фасад, под которым ему до сих пор пятнадцать. ему до сих пор пятнадцать, и на плечи сваливается тяжесть гравитации всей ебаной планеты, но чуя держит ее с нескрываемым мазохизмом. ему до сих пор пятнадцать — под покровами портупей, чокеров, шляп и длинных волос кроется удобная толстовка, в карманы которой так просто убрать руки, чтобы не забывать держать их при себе в бою.

накахара хорошо помнит, какое на вкус предательство, хорошо знает, как ощущается на языке горечь поражения, но хуже того лишь то, что лучше всего ему известна соль, с которой слезы застывают на губах, когда наконец к ним скатываются. чуе не нравится плакать, но иногда наружу рвется все, от чего он так старательно бегает, убивая людей по приказу, проводя переговоры, отдавая приказы и строя из себя, откровенно говоря, хуй пойми что.

— не знал, что ты куришь, — зачем-то нарушает молчание накахара, и дазай дарит ему что-то искреннее в ухмылке, в которую складываются его губы. если бы они не знали друг друга так хорошо, он решил бы, что это опасная усмешка, от которой нужно избавиться. люди, не знающие их, верят действительно в то, что они ненавидят друг друга и убили бы при первой возможности, совсем забывая, что таких возможностей были уже сотни что у одного, что у другого. осаму жмет плечами и говорит, что не курит. чуя чуть крепче сжимает между пальцами сигарету, опаляя шов на перчатке. с глаз приходится сгонять пепел сегодняшнего задания. дазай замечает это, подливая в бокал чуи вина и отпуская какую-то очередную колкость, на которую парню следовало бы обидеться.

— хватит носиться со мной, как с ребенком. это всего лишь совесть, дазай, даже у таких уёбков, как мы, она есть.
дазай пожимает плечами, крутя бокал в руке, и ничего не отвечает на это, то ли не готовый к спору, то ли осязающий кожей, что в обстановке обоев дурацкого света и дыма сигарет спорить о совести — совсем не то, что нужно. накахара, конечно, знает, что не прав — совесть есть не у всех; но у него вот есть, и этого достаточно, чтобы иногда приходить в халупу, где все пахнет врагом, и чувствовать себя, как в материнском доме. так, по крайней мере, в представлении чуи дом должен ощущаться — тепло, безопасно и с запасом алкоголя на случай, если совесть накахары проснется в очередной раз.