джаспер хэйл
// the twilight saga. девятнадцать лет с 1863 г., вампир, эмпат, майор армии конфедеративных штатов америки, пониженный до вечного студента; daniel sharman.

black like the raven's wing — ночь темна и холодна, беспробудна, тяжела и чиста. джаспер тянет воздух носом, сидя верхом на резвом коне, и за поводья держится крепко, пока рука не начинает дрожать. пахнет гарью, дымом от костров, в которых на юге сжигают тела, как умеют, и совсем немного — кровью.
ночь темна, до города ближайшего — много миль, и вокруг не должно быть ни души, ни звука, ни шороха, только вороновы крылья, глухо трепещущие над головой; но он не слышит, не видит, но чувствует, будто рядом кто-то, кто-то следит и наблюдает.

запах крови, чернеющей на одежде, он давно запомнил и теперь к тому же знает, что она не такая красная, как в детстве, когда разбиваешь коленку; она черная, на руках в ночи она застывает чернилами, въедается под ногти и красным знаменем метит светлый волос. он чувствует его сейчас — не металлический, не от меча и не от пули, но будто бы сам по себе, будто в ущелье по правую руку не вода чистая, а алая, густая кровь.
[indent] как тебя зовут, мальчик?

ночь темна и холодна, но она темнее — она стоит среди подруг, гордо голову подняв, и чувствуется совсем другой. она и есть ночь, она и есть тьма, она — каждый подожженный в этих лесах костер, запах обугленных тел, кровь на его руках и знакомое ощущение от тяжести пистолета в тонкой руке. джаспер не боится ее, но навстречу не спешит, осторожничает; до ближайшего города — мили и мили на восток, и вокруг не должно быть ни души.

джаспер уитлок, мэм.
джаспер. надеюсь, ты выживешь.

grey like the ashes of war — день сер и непригляден, такой же, как предыдущий и следующий; джаспер тянет воздух носом, стоя за спиной марии, и цепляет челюсти между собой прочным железом — это её ужин, не его. он не чувствует больше запахов дыма и золы, но постоянно носит в глотке отпечатавшийся и осевший на гортани запах свежей человеческой крови.

а с ней вместе — всех до единого человеческих страхов, боль каждого, кого мария обращает, ужас, застывающий в глазах в момент, когда их жизнь кончается, и непреодолимая жажда в секунду, когда начинается заново.

у каждой эмоции особый аромат, особый звук и вкус, и зловония, раздающиеся симфоническим оркестром в свинцово-тяжелой голове джаспера, сводят его понемногу с ума; сколько крови ни пей, как далеко ни убегай от людей в глубокие чащи и дремучие ветви, они не исчезают. не голоса, но образы, чувства вторят одно другому, друг на друга слоятся, копошатся, как черви белые, и проедают его грудную клетку снова, снова, снова.

день сер и непригляден, посыпан сверху пеплом сражений на юге, и в свете — жалком, приглушенном и в общем-то не достойным слова такого громкого — этого дня кровь все такая же черная, будто беззвездное небо, сцеженное в руки темной, опасной женщины, целующей его в шею и кусающей за плечи.

transparent like the air — пресыщаешься рано или поздно всем — джаспер не помнит, когда в последний раз чувствовал что-то кроме боли и страданий, и в конце концов симфонии в голове утихли — сошлись в общий гул, негромкий, монотонный, звучащий помехами на черно-белом телевизоре. пресыщаешься всем — от человеческой крови тянет блевать, но без нее звереешь, от себя — тоже тошнит, но из себя не вышагнуть, самого себя из себя не вытравить и не выскрести, и остается только топтать на месте каждую зарождающуюся искру.

из искры, джаспер знает, возгорается пламя, и в пламени сгорающие заживо болят, корчатся в агонии, кричат и плачут, и что-то внутри него — вместе с ними.

рано или поздно любой пепел оседает. любая битва заканчивается. любые глаза напротив гаснут, красные ли или чистые голубые. любая ночь заканчивается днем, любой день — ночью, джаспер не помнит, когда последний раз поднимал голову наверх и смотрел на небо, израненное звездами. помнит только леса, поля, равнины, помнит испуганный взгляд и расширенные глаза, которыми глядят на него жертвы перед смертью, и копит в грудной клетке килотонны боли чужой в тротиловом эквиваленте.

некоторые мины не взрываются столетиями, джаспер знает.

white like her love — у неё юбка белая чуть ниже колен, кожа бледная — как его, — и улыбка самая теплая в мире. джаспер проходит мимо, будто оглушенный, контуженный светом ее, и за столик у окна садится, чтобы быть чуть поодаль, держаться подальше, не подходить ближе — такой белый, чистый белый, он никогда не видел раньше, а его руки черные-черные, и он обязательно замарает.

день светел и свеж, но она светлее, и она сидит одна за стойкой в белой юбке с теплой-теплой улыбкой, и джаспер впервые за полвека чувствует что-то — что-то кроме боли и страха, что-то кроме колотых ран и чернил на коже.

ты заставил меня ждать очень долго.
и, как настоящий южный джентльмен, джаспер склонил голову и ответил: приношу свои извинения, мэм.